К 90-летию со дня рождения командира 4-го батальона БВОКУ
полковника Смазилкина Василия Спиридоновича
КОМБАТ, КОМБАТЯ, КОМБАТЯНЯ
«Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье».
Две коротенькие фразы, написанные Сергеем Есениным в далеком 1924 году, практически сразу же стали народной поговоркой с глубоким философским смыслом. О их гениальности говорит уже тот факт, что и сегодня, спустя девять десятилетий, мы частенько повторяем слова великого поэта, чтобы как можно ярче подчеркнуть свое сожаление о том, как порой не ценим то, что имеем, «а потерямши, плачем»…
…Эти есенинские слова невольно всплывают в сознании, когда, реставрируя пережитое, память акцентирует внимание на первом командире 4-го курсантского батальона – полковнике Смазилкине Василии Спиридоновиче.
Что знали мы о нем?
Да, практически, ничего. Слишком уж несопоставимы, как нам тогда казалось, были социальные статусы: «комбат, полковник» и «рядовой, курсант».
Как до Луны пешком, думалось. Не больше и не меньше.
Это сейчас, по прошествии сорока с лишним лет, уже и сам будучи давно полковником в отставке, понимаешь, что все это – лишь условности, устанавливаемые самими нами и нами же мужественно преодолеваемые. И они, эти условности, настолько относительны…
Но только не в армии, конечно, и не в период твоей службы в ней.
…Впервые побывать в кабинете Василия Спиридоновича мне довелось буквально с самого начала обучения в училище, когда у нас был трехмесячный КМБэшный карантин. В это время действовала, по нашему разумению, «драконовская» установка начальника вуза: в увольнения никого «не пущать», а родителей и друзей к новобранцам допускать только в воскресные дни, да и то – в ограниченном количестве и не более, чем на пару часов.
А тут вдруг умирает моя бабушка (по материнской линии). Я, естественно, к ротному – надо на похороны, в увольнение. Вполне понятно, командир роты не решился нарушить распоряжение генерала. И к самому генералу с этим вопросом тоже не подступиться.
- Одна надежда – комбат, – сказал ротный. – Пошли!
Тоже – величина! Тоже – глыба для наших «горизонтально-полосатых» погон! Но, все ж таки не «вертикально-полосатые штаны». Словом, заходим к Василию Спиридоновичу с ротным, да с моим рапортом.
Боязно. Но надо!
Как человек сугубо военный, полковник Смазилкин начало разговора выдержал в официально-субординационных тонах:
- Надеюсь, Вы знаешь, что по распоряжению генерала выход в город для вновь поступивших запрещен?..
- Так точно, товарищ полковник! – чеканю слова, подобно строевым шагам на плацу.
А у самого все внутри ухнуло и провалилось ниже чего-то или и вовсе непонятно куда – не отпустят! «Нет, однако, – как сказали бы обитатели Крайнего Севера, – твоя мал-мал ошибка давал». И продолжение беседы было уже совсем неожиданным для меня.
- … Но все мы – люди. Ситуация понятная, – и, уже обращаясь к ротному, командир батальона добавил: – Выпишите увольнительную записку до 7.00 утра. Под мою ответственность. Я подпишу.
Это был крайне редкий случай, когда Василий Спиридонович подписывал «увольнилку» сам. Обычно он не вторгался в «правовое поле» ротных командиров.
С чувством безграничной благодарности я затараторил:
- Спасибо, товарищ полковник! Но мне не надо до утра. До вечера достаточно. После похорон сразу и вернусь.
- Неправильно говоришь, товарищ курсант, – посуровел взглядом комбат. – После похорон полагается помянуть усопшего. А это значит, что родные, близкие попросят и Вас пригубить. Это ж – как ясный день. Ну, а вечером Вы будешь через КПП возвращаться. А там дежурный с помощником. И с запашком Вас непременно задержат. Со всеми вытекающими…
И, повернувшись к ротному, уже вновь перешел на официально-субординационный тон:
- Сказал – до 7.00 утра! Я решение принимаю один раз!..
Внутреннее напряжение как-то разом спало. И я ласточкой выпорхнул из высокого кабинета в надежде, что больше не придется тревожить большое начальство своими проблемами.
…Но, увы, я ошибался.
Через несколько недель командир роты вновь сопроводил меня в кабинет Василия Спиридоновича с рапортом-прошением об очередном неплановом увольнении в город.
- Опять?!. Бабушка умерла?!. – удивленно вскинул брови комбат, отрываясь от чтения бумаги.
- Так точно, товарищ полковник! – отбарабанил я положенный в таких случаях ответ, прекрасно понимая, что выгляжу, по меньшей мере, уже несколько навязчиво-неправдоподобно.
Но, ничего не поделаешь, так уж получилось – ушла из жизни и бабушка по отцовской линии.
Честно говоря, я уже и не надеялся на положительное решение вопроса. Однако, к моему великому удивлению, Василий Спиридонович объяснения мои принял сразу.
- Понятное дело. Надо быть! Но, как будущий офицер-командир, Вы должен знать, что военнослужащему положен краткосрочный отпуск, а равно – увольнение в город, в случае смерти близких родственников, коими являются: отец, мать, брат, сестра, жена, сын и дочь. Не дай Бог, конечно, но таков порядок…
Мог ли я тогда предположить, что некоторое время спустя, и опять, как назло, именно в период, когда то ли из-за гепатитового карантина, то ли из-за чего-то еще, увольнения в очередной раз будут запрещены, мне снова придется стоять «на ковре» этого кабинета с рапортом на ту же тему – «умерла бабушка»…
- Та-ак! Товарищ курсант, я бы на Вашем месте несколько разнообразил «репертуар», – совершенно справедливо заметил полковник.
Оно и понятно. Ведь у любого нормального человека может быть только две бабушки. А тут – третья! Невольно засомневаешься в правдивости поданного рапорта.
Но я не обманывал и на этот раз – в мир иной ушла моя прабабушка по линии матери, человек, который больше всех уделил внимания моему воспитанию. Человек, которого я никогда не называл иначе, как бабушка. Она единственная была для меня именно бабушкой – строгой и любящей, внимательной и заботливой. Потому и написал в рапорте не прабабушка, а так, как и привык величать – «бабушка». Других-то бабушек я называл: одну – «баба Аня», а другую, ровесницу моего отца, и вовсе «тетей Галей». А бабушка была одна.
Комбат внимательно слушал меня, не перебивая. Поначалу видно было, как в нем боролись два мнения насчет моей многоступенчатой похоронной эпопеи: армейское – «не положено» и чисто человеческое – «всякое в жизни бывает». Но по окончании моего повествования, второе окончательно взяло верх…
Я потому так подробно и расписал свой «некромарафон», чтобы ярче высветить главное – комбат наш был ЧЕЛОВЕК. И все наши «обиды» той поры сегодня кажутся такой несправедливостью по отношению к комбату. Ведь своей требовательностью (кстати, не такой уж и жесткой) он хотел, говоря образно, сделать нам этакую «армейскую прививку», чтобы мы быстрее адаптировались в непривычно сложных армейских условиях. А что касается именно человечности, то тут вряд ли хоть один нормальный человек упрекнет Василия Спиридоновича. Он всегда старался идти нам навстречу. И в этом я убедился на собственном примере. Ведь мог бы мне просто сказать – «не положено!». И все тут… Но…
Да, армейская закалка полковника Смазилкина была образцом для многих. В самом деле, его выправке мог позавидовать в училище каждый второй офицер. А среди комбатов… разве что полковник Яковлев был способен составить конкуренцию Василию Спиридоновичу, о чем, кстати, «смазилкинцы» частенько спорили с «яковлевцами» – чей командир батальона лучше прошел строевым мимо трибуны на торжественном марше. Но если по строевому шагу еще и были какие-то спорные моменты, то в плане безупречности ношения формы, мне кажется, равных комбату, практически, не было. Некоторые позволяли себе иногда «щеголять» в слегка застиранной и несколько выцветшей рубахе (тогда это было очень «модно»), чего никогда не замечалось за Спиридонычем. Порой казалось, что у него ежедневно менялись и рубаха, и китель, и брюки-галифе… Все всегда было «с иголочки».
А сапоги? А металлические элементы формы? Они всегда блестели, как у кота… глазки. Или, как еще иногда образно говорили, в них глядя, можно было бриться. Они огнем горели постоянно – в кабинете ли был наш комбат, на строевом плацу или в учебном центре… Мы всегда поражались этому, казалось, необъяснимому факту. Но лишь немногие знали секрет Василия Спиридоновича. В голенищах его сапог всегда были бархотки. И, надо сказать, из настоящего бархата, а не те, что продавались в военторге, и которые не удаляли грязь и окислы, а лишь размазывали их. Лишь только командир батальона замечал где-то хоть пятнышко, он мгновенно устранял этот «недостаток». Причем, старался это делать так, что для всех сие действо оставалось незамеченным.
Это давало ему не только должностное, но и моральное право требовать от нас такого же ревностного отношения к безупречности своего внешнего вида, чего многим из нас, скажем прямо, ой как не хватало.
Долгое время мы считали, что Спиридоныч и спорт – понятия далекие друг от друга. Ну, не приходилось наблюдать его рекордов в этой области. Лишь изредка кое-кто из дневальных мог случайно подглядеть, как комбат, придя на плац за полчаса до подъема, позволял себе без посторонних глаз многократные подтягивания на перекладине, классическое исполнение которых наглядно свидетельствовало о том, что и с этим снарядом он был далеко не на «Вы».
А однажды, когда по сигналу «Тревога» осуществлялось оповещение офицеров, посыльный за полковником Смазилкиным, выполнив свои обязанности согласно Боевому расчету, вернулся, что называется, «с квадратными глазами».
- Нет, ну вы только представьте, мужики! – взахлеб рассказывал он однокурсникам. – Открывается дверь. Хочу доложить о тревоге, а челюсть – хрясь по груди. Комбат-то у стенки на голове стоит!..
- Как на голове? – недоумевали мы.
- А вот так – на голове. Увидев меня, даже не шевельнулся. Спросил только – «что? тревога?»…
Наше хихиканье прервал строгий окрик замкомвзвода К.:
- Что за смех в строю? Прекратить!
И добавил уже спокойнее:
- А комбат наш, между прочим, гимнастикой по системе йогов занимается. Непростое, скажу вам, дело. Ну, хоть кто-то из вас сможет повторить то, что увидел посыльный?
Мы притихли. Йога тогда была почти недоступной экзотикой.
- То-то!..
…Всякое бывало в курсантские годы. И куролесили, и даже своеобразно «бунтовали».
Особенно популярным проявлением протеста был так называемый «паровозик». Это когда при движении строем три шага делается с обычной силой удара сапог об асфальт, а каждый четвертый припечатывается с большей силой. В результате этого создается звуковой эффект движущегося паровоза. Как правило, такой знак протеста у нас был ответом на действия командовавших строем (ротного, взводного, старшины, замкомвзвода), которые мы считали неправильными по отношению к нам. Комбату, надо признать, «паровозик» мы не устраивали ни разу. Не было причин для этого.
Но однажды, при следовании ротной колонной «по-три» на обед старшине В. не понравился наш «горох» (так называли недружный строевой шаг подразделения, когда из-за того, что рота идет не в ногу, звуковая аналогия напоминала сыплющийся горох). Ну, и, естественно, тот решил нас «потренировать» на голодный желудок. Раз вернул нас от столовой назад, к казарме, второй… На третьем заходе проголодавшийся люд «запаровозил», конечно же.
А тут, как из-под земли, вдруг «вырос» на повороте с плаца-1 на плац-2 Василий Спиридонович. Понятное дело – оставлять такой «бунт на корабле» без внимания комбат не стал. Да и, как командир, просто не имел на это права. Не зная, что мы уже на третьем «вираже» приобретения комплекта мозолей и натоптышей, остановил строй.
- Та-ак! Эт-то что за симфонии в строевом исполнении? Товарищ старшина, роту в исходное!
Мы в четвертый раз «поклонились» своим казармам и с бурчащими уже желудками, перенасыщенными обильно выделяющимся предобеденным желудочным соком, с «нуля» начали свой поход «за пайкой».
Доклад комбату около казарм, прохождение торжественным маршем мимо него на одном углу, на втором, на третьем… А надо сказать, у Спиридоныча на этом маршруте было несколько излюбленных мест, где он, человек до мозга кости военный, всякий раз до сантиметра точно занимал позицию, чтобы проходящее подразделение, как и положено при встрече со старшим начальником, отрабатывало уставное:
-… Смир-рно! Равнение на-лево!
И мы, прижав кулаки к тазобедренным суставам, задрамши подбородки, да грудь – колесом, раза три прошли, отдавая комбату «честь в движении». Само собой разумеется, безо всяких «железнодорожных» звуковых ассоциаций. Протест-то наш к Василию Спиридоновичу не относился.
Но, видать, не все так считали. И на следующее утро, идя на завтрак, мы не увидели командира батальона на привычных «точках стояния». На них кто-то ночью белой краской нарисовал тактический знак «командир батальона» с аббревиатурой внутри окружности – «КМСБ-4». Вроде ничего оскорбительного, на первый взгляд, а комбата это здорово задело за живое.
Ночного «художника», кажется, так и не «вычислили». А жаль!
Мы и тогда прекрасно понимали, что это была глупая выходка. И найди в то время этого «остряка», не исключено, устроили бы ему «темную». Теперь же и вовсе чувствуешь вину за чью-то по-детски необоснованную злобу. Хочется извиниться за нее перед комбатом, которого в канун нашего выпуска вдруг многие стали величать «комбатей», отбросив все ранее данные и не прижившиеся прозвища (за исключением, конечно, «Спиридоныча»). Хочется, да не можется. Увы!
Не смог честно проживший жизнь советский офицер пережить безжалостного разрушения всего того, ради чего посвятил себя военной службе. Как карточный домик рушились десятилетиями формировавшиеся идеалы и устои.
Вначале январские 1990-го года события в южной столице, когда, прикрывая своим телом детей и внуков от пуль нападавших на военный городок, Василий Спиридонович вывез их из мгновенно ставшего чужим города. И вслед за этим – первый обширный инфаркт. Еще через полтора года новый удар – развал великой страны, Родины, Отечества, сохранять и оберегать которое он присягал… А потом этот позорный штурм «Белого дома»…
Очередной инфаркт в 1996-м остановил сердце «комбати».
Так фатально отреагировать на происшедшее мог только настоящий ЧЕЛОВЕК, до конца верный присяге ОФИЦЕР, преданный чистым идеалам КОММУНИСТ!
* * *
Он ушел. Ушел, оставив о себе добрую память в сердцах выпускников, сказавших столько теплых слов о своем командире на встрече в Смоленске.
Да еще это его неповторимое:
- Вы куда идешь, товарищ курсант?..
Сие было его личным изобретением, которым Василий Спиридонович очень гордился.
Оно, такое обращение, и впрямь было необычным и только ему присущим. И безвозвратно кануло в лету, ушло вместе с комбатом.
Вспоминая сегодня, в канун 90-летия полковника Смазилкина, то далекое время, хочется сказать единственное:
- Прости нас, комбат! Извини за возможные наши ошибки, если можешь! И будь спокоен – мы, твои воспитанники, стараемся свою жизнь прожить так, чтобы ты мог гордиться нами.
С Днем рождения, КОМБАТ!
С Днем рождения, КОМБАТЯ!!
С Днем рождения, КОМБАТЯНЯ!!!
В. Разин.
Следующая подстраница "...ДИЧ"
