…Два года фактически на «осадном положении» в собственной квартире в предыдущей «горячей» точке порядком вымотали и меня, и семью. Бессмысленная жестокость происходщего, при полном попустительстве властей «достали» настолько, что, когда на новом месте службы Пригородный район Владикавказа поджег фитиль северокавказской «пороховой бочки», окунуться вновь в пекло межнационального противостояния, честно говоря, желания не было абсолютно. Нет. Не из-за какого-то страха перед опасностью. Были лишь определенные опасения, связанные с тем, что случись со мной что-нибудь и неустроенная семья вовсе останется без защиты и поддержки. Именно они и удерживали от того, чтобы первым напроситься в состав пресс-центра Временной Администрации Президента России на территории действия чрезвычайного положения в Северо-Осетинской ССР и Ингушской Республике, где для редакции газеты СКВО «Военный вестник Юга России» было «забронировано» одно сменное место.
Да и редактор окружной газеты не горел желанием посылать туда именно меня.
– Ты, старик, свой этап этой «гражданской войны» уже пережил там, на прежнем месте службы. И тут тебе делать нечего.
Словно, интуиция подсказывала ему возможность нежелательного развития событий при таком «раскладе».
Но …
В «первую смену» во Владик (так его офицеры окрестили сразу после очередного переименования города из Орджоникидзе во Владикавказ) поехали другие сотрудники редакции, заложившие добрую основу нашего присутствия во Временной Администрации. Надо было видеть, с какой любовью отзывались о них в Совете Министров республики, где дислоцировался наш пресс-центр!
Ну, а о самом пресс-центре и говорить нечего. Здесь нас уважали и, наверное, можно сказать, даже любили за компанейский характер, организаторские способности и, что очень важно, за умение в короткие сроки налаживать добрые контакты со многими из тех, кто нас окружал, независимо от их национальной принадлежности.
Несколько прохладней было отношение к Временной Администрации, ее пресс-центру, ну, а соответственно и к нам, окружным газетчикам, на территории Ингушской Республики. Там считали, что расположение Администрации во Владикавказе уже предполагает ее проосетинскую позицию. Трудно, конечно, отрицать это на все сто процентов. С чисто психологических позиций сей факт был вполне объясним. С кем чаще контакты, с кем рядом (и у кого – тоже немаловажно) проживаешь, к тому и симпатий побольше. Человеческая природа – ничего не поделаешь.
Видимо, именно поэтому в состав пресс-центра и была введена еще одна должность окружного газетчика, с постоянным местонахождением в Назрани, куда «перетянули» и часть Временной Администрации. Зданий в ингушском административном центре для последней почему-то не нашлось, вследствие чего миротворцев поселили … в вагонах, загнанного в тупик железнодорожного состава, одним из «квартиросъемщиков» этого «желдоротеля» стал еще один корреспондент-организатор от газеты СКВО.
Как-то в феврале 1993-го он и позвонил во Владикавказ начальнику пресс-центра Владимиру Алексеевичу Солодину (к сожалению, ныне покойному).
– Тут такое дело. Собралась группа женщин – матери, сестры, жены пропавших без вести ингушей из Пригородного района. Требуют встречи с кем-нибудь из руководства Администрации и ждут ответа на главный вопрос – где их мужчины, живы ли? Надо кому-то приехать. Один я их не устраиваю.
Владимир Алексеевич (до недавнего времени Солодин был большим человеком в бывшем СССР – начальник союзного Главлита или, как его еще называли – «министр без портфеля») долго не раздумывал. Окинув взглядом свой пресс-центр, он сразу исключил из числа своих потенциальных попутчиков всех северо-осетинских журналистов, независимо от их национальности, которых в Ингушетии знали как «облупленных». И одно появление представителей прессы, как тогда считалось, «враждебной» республики могло быть принято за проосетинскую позицию центра. «Зам» Солодина – редактор европейской редакции ТАСС (уж и не припомню как величали этого обаятельного, разностороннего человека) – тоже не мог участвовать в поездке. Во-первых, в отсутствие Владимира Алексеевича оставался за начальника, а во-вторых, по принципу «дедовщины», который «работал» везде, был не самым «молодым» из присутствовавших.
Словом, выбор был ограничен до минимума. И кроме как на мне, Солодин его остановить не мог ни на ком больше.
– Извини. Знаю, что у тебя желания бередить «раны» меньше других. Но ты – единственный, кого я могу взять с собой в Назрань.
Если бы Владимир Алексеевич снял тогда «шоры» социалистического интернационализма и повнимательней присмотрелся к моей физиономии! Вряд ли он решился бы брать с собой в эту поездку сие «лицо кавказской национальности».
Ведь, ни Солодин, ни я тогда еще не придавали никакого значения тому, что, «утюжа» этажи Северо-Осетинского Совмина, мне уже не раз приходилось слышать: «О, свой офицер! Наш!». Расистский оттенок этнической несовместимости в «горячих» точках межнациональных конфликтов уже реанимировался в полном объеме. Это когда форма ушей и подбородка, разрез глаз и прочие особенности внешности приобретают строго конкретную национальную принадлежность.
Но в кармане было удостоверение, где «черным по белому» значилось, что я не осетин. Посему у меня, собственно говоря, на сей счет не возникало никаких сомнений и опасений. Да, забыл, видать, мудрость старого анекдота – «бьют-то не по паспорту, а по…». А ведь о живучести этого принципа знал не понаслышке еще со времен предыдущей «горячей» точки.
… От вооруженного сопровождения Владимир Алексеевич сразу же и наотрез отказался. Во-первых, мы – миротворцы и у нас нет врагов как с той, так и с другой стороны. Во-вторых, мы – журналисты. В-третьих, едем на встречу с женщинами и потому наша миссия несовместима с наличием у нас какого бы то ни было оружия. Аргументы Солодина были более чем убедительны, и вскоре, успешно миновав блок-посты, мы уже были в тогдашней ингушской столице, больше похожей не на город, а на поселок деревенско-городского типа.
Местные стражи правопорядка проводили нас в находившееся неподалеку отделение милиции, а сами сразу исчезли. Здание оказалось этакой сараюшечкой с небольшими комнатушечками, в одной из которых (с единственным окном и одной дверью) нас ожидали два-три десятка женщин с табличками в руках. А на табличках – фотографии мужчин, их фамилии, имена, отчества, даты рождения, адреса проживания. Жуткая картина. Имея опыт предыдущих «горячих» точек и аналогичных встреч, Солодин вполголоса сказал нам:
– Тяжелое это дело – успокаивать женщин, понимая, что их близких, скорее всего, уже нет в живых. Но …
Дверь за тремя вошедшими представителями Временной Администрации резко захлопнулась. И сразу помещение, как показалось, резко уменьшилось в объеме. Мы очутились в плотном кольце убитых горем и от того разъяренных, готовых на все женщин. За ними, по-над стенами комнатушки словно из-под земли, как грибы выросли высокие, сбитые мужчины. Человека четыре-пять.
Где-то в глубине души мы втайне надеялись, что это в целях нашей же безопасности. Хотя и прекрасно понимали, что все далеко не так. Но изменить что-то мы, трое безоружных людей, вдалеке от каких-либо поддерживающих сил, естественно, уже не могли. Оставалось одно – сохранять «хорошую мину» и играть свою «роль» до конца. Правда, и это получалось не очень.
Утешительные беседы уже «не работали», скорее, наоборот - вызывали еще большее раздражение. Единственное, на что мы имели моральное право – это обещать поставить вопрос о необходимости активизации поиска пропавших без вести перед руководством Администрации и перед ее главой генерал-майором Котенковым лично. Тоже ни к чему не обязывающие слова, но … увы.
Понимая, что наш визит – больше формальность, нежели реальная помощь, женщины не столько слушали нас, сколько говорили сами. Нет, не говорили – кричали! Причем все одновременно.
– Где наши мужья? Где сыновья? Где отцы, братья? Для чего ваша Администрация? За что мы пострадали? Кто нам возместит потерянные дома, имущество? Кто ответит за наше горе, за нерадостное будущее наших детей? Почему так произошло? Как вообще такое могло произойти в нашей стране?!.
Если бы мы знали точный ответ хоть на один из этих вопросов!
Хуже того. Если бы мы даже и знали их, эти ответы …
Владимир Алексеевич как мог по-отечески старался успокоить крайне возбужденных женщин, одетых, кстати, в одежды темных цветов. Судя по всему, многие из них уже и сами не верили в то, что их близкие живы.
– …Отдайте хотя бы тела. Мы ведь должны их по-человечески предать земле.
Душили слезы. Собственное бессилие угнетало.
Но все это, как оказалось, были «цветики» по сравнению с тем, что последовало далее.
– А кто вы вообще? – тон встречи стал резко меняться. – Зачем приехали, если ничего не можете решить? Кто вас послал?
Последний вопрос и вовсе «поджег» запал и без того напряженной атмосферы. На нас стали смотреть другими глазами. Это когда воспаленное воображение пытается подобрать в угоду ошибочно желаемому несуществующие подтверждения.
– Смотрите! – вдруг закричала одна из присутствующих, разыскивавшая, судя по картонной табличке, своего мужа. – А ведь к нам привезли осетинского шпиона!
И она ткнула пальцем в … мою сторону.
Солодин растерянно посмотрел на меня, и я прочел в его глазах беспомощность вперемешку с сожалением о том, что взял с собой именно меня.
Вспыхнувшая «пороховая бочка» встречи окончательно взорвала обстановку.
– Точно! – подхватили и другие женщины. – Этот же – нерусский. Наверняка, осетин.
– Да какой же из меня осетин? – пытался я переубедить несчастных ингушек. – Сестра, посмотри внимательно. Я же подполковник Советской …, то есть, Российской Армии …
Мои абсолютно русские фамилия, имя и отчество никакого эффекта не произвели. Назревала ситуация, когда уж точно «бьют не по паспорту»…
– Женщины, его надо взять в заложники. И не отдавать, пока нам не вернут наших мужчин. Живыми.
– Правильно, правильно. Так и сделаем. А этих двух отпустим, чтобы подтвердили нашу решимость и справедливость наших требований. Иначе от этой Администрации ничего не добьешься.
Если поначалу ситуация казалась просто напряженной, то теперь от нее повеяло какой-то безысходностью. И хотя это был практически первый случай попытки взятия заложника в межнациональных конфликтах на территории постсоветской России, исход его уже тогда виделся отнюдь не в радужных красках. Тем более, что количество рослых ингушей по-над стенами комнатушки каким-то непонятным образом удвоилось. При том, что движений единственной входной двери не отмечалось.
На все успокоительные слова Солодина, уже, наверняка, пожалевшего, что отказался от вооруженной охраны, ответ был неизменным:
– Этот осетинский шпион останется у нас в заложниках. А вы можете возвращаться. Когда привезете наших мужчин, мы его вам отдадим…
В течение двух часов диалог продолжался именно в таком русле: вы нам – наших отцов, мужей, сыновей и братьев, а мы вам – «осетинского шпиона», то бишь, меня. И я практически был вынужден смириться с этим своим новым, необычным и пока непознанным статусом.
Но, скорее всего, именно то, что мы прибыли безоружными и без сопровождения, сыграло свою решающую роль в дальнейшем развитии событий. Возможно, дал свой результат и осмотр женщинами отобранного у меня офицерского удостоверения. К счастью, я никогда не отличался трепетным отношением к хранению своих документов. Они всегда были при мне, гуляли по карманам сменяемой формы одежды и потому вид имели довольно потрепанный и вполне естественный.
Напряжение в этой маленькой душной комнатушке постепенно стало спадать. Куда-то исчезли крепыши, подпиравшие стены (опять-таки, без хлопанья входной двери). А в какой-то момент, крик как-то резко стих, превратившись в монотонное гудение голосов и безнадежный плач, дверь открылась настежь и женский поток хлынул навстречу другому – мощному и долгожданному потоку солнечного света, увлекая с собой и потерявшую для них интерес группу пресс-центра Временной Администрации.
Я по инерции еще продолжал убеждать «сестру», по-прежнему не выпускавшую из рук мое удостоверение, как последнюю надежду найти пропавшего без вести мужа. А она со слезами на глазах все еще пыталась выкрикивать свои претензии, чувствуя, что вернуть ситуацию в исходное уже невозможно.
– Да что ты понимаешь в нашем горе? Это невозможно понять, пока сам не испытаешь.
Тут и я не выдержал:
– Ну, уж если хочешь знать, я прошел эту «школу» еще пять лет назад, когда вначале два года жил на «осадном положении» и каждый день рисковал потерять свою семью. А потом вынужден был под автоматами солдат охраны и друзей-офицеров вывозить близких из родных краев, ставших вдруг зоной чрезвычайного положения. Потеряли и квартиры, и многое из имущества. Были и жертвы. А большинство из родственников, знакомых и друзей не удастся найти уже никогда. Так что, можешь упрекать кого угодно, только не меня.
– Как это? Где это? – растерявшись от такого поворота, спросила вмиг сбавившая тембр голоса ингушка.
– Да было дело.., - неопределенно ответил я, не имея ни малейшего желания ворошить пережитое.
Женщина испытующе посмотрела на меня, протянула мне удостоверение и как-то быстро затерялась в толпе однотонно одетых в темное подруг по несчастью.
Проводив назранского посткора до его «желдоротеля», мы с Солодиным взяли обратный курс – на Владикавказ. В дороге больше молчали, осмысливая происшедшее. И гнали прочь мысли о возможных последствиях, случись взятие меня в заложники не двухчасовым «заточением» в душном отделении милиции, а реальностью в полном объеме.
– Ну что, «осетинский шпион», – похохатывая, встретили коллеги из пресс-центра, – давай, звони в Ростов, в редакцию. А то там уже шеф твой места себе не находит. Волнуется – как «заложник» себя чувствует.
– А он откуда узнал?
– Да уж назранский посткор постарался. Пока вы в пути были, позвонил в «контору». Доложил о проведенном мероприятии, то бишь, вашей встрече с ингушскими женщинами. Заодно сказал, что тебя в заложники взяли. А это, сам понимаешь, «ЧП» какого порядка… Так что, ты звони, звони, пока в штаб округа не доложили.
Несколько совминовских телефонов в кабинете пресс-центра дозвон в Ростов проблемой не делали. И уже через минуту в телефонной трубке раздался взволнованный голос редактора:
– Старик, что случилось? Мне сказали, что тебя в заложники взяли. Я, как чувствовал, не хотел тебя туда отпускать.
– Да все нормально… Уже все нормально…
В мирной обстановке я непременно пошутил бы на сей счет: дескать, остаться заложником у прекрасного пола – мечта многих мужчин, у меня же эта мечта сбылась. Но с учетом трагического повода состоявшейся встречи, подобные шутки были бы неуместны и кощунственны. Потому и добавил коротко:
– … Нашли общий язык …
Через несколько дней я покинул зону осетино-ингушского конфликта.
А через несколько месяцев началась «первая чеченская», где в заложники брали уже не женщины и … не на два часа.
В. Разин