У этих писем с войны нет конкретного адресата. Леха – это образ собирательный, это обращение ко всем моим друзьям, а теперь и к вам, читатели.
На той войне и около нее каждый из нас находил себе занятие по душе. Кто-то сочинял стихи, кто-то песни. Но для большинства отдушиной от окружающей крови и смертей были письма. Писали их с одной надеждой, что хоть кто-то разделит боль и страдания, выпавшие на нашу долю. Писали, чтобы не только быть понятыми на Родине, но и понять самих себя. А это сделать было труднее всего. А молчать не было сил.
Публикуя эти письма, хотел, чтобы все то, что случилось со мной и моими сослуживцами, не кануло в Лету...
Р.S. Старший лейтенант Борис Подгорбунский принимал участие в боевых действиях в Чечне в составе одного из уральских полков. Был ранен. Награжден орденом Мужества.
1
Здорово, Леха!
Пишу тебе, трясясь в прокуренном вагоне. Наш эшелон идет на юг. Сейчас мы где-то под Ростовом. Но давай по порядку. Представь себе, лежу в караулке, сплю, как раз время отдыха начкара. Вдруг будят – говорят, НШ вызывает – встаю, иду в штаб. А там тьма народу, чуть ли не весь батальон собрался. Начальник штаба, весь заведенный, меня вталкивает в кабинет к командиру.
Захожу – представляюсь: «Начальник караула лейте...».
– Присаживайся, – останавливает командир и указывает на место рядом с незнакомым полковником. А тот уже заносит в тетрадь мои данные и как бы между прочим говорит: «Вы назначены на должность командира мотострелкового взвода третьего батальона 324-го полка».
...Молчу, потихоньку начинаю понимать: послезавтра мы должны были ехать на обеспечение погрузки этого полка для отправки в Чечню.
– Ну что молчишь? – интересуется полковник.
– А что вы ждете от меня? Согласия? Так оно, мне кажется, вам ни к чему.
– Да нет, скорее твое мнение, лейтенант, интересно.
Представь себе, Леха, в первый раз поинтересовались моим мнением перед тем, как куда-то отправить!
– Ну почему? Ведь вас отправляют, как сам понимаешь, на войну. И мне хотелось бы знать, сможешь ли ты, как российский офицер, выполнять свой долг и умело командовать?
– Желания туда ехать у меня нет никакого, но если все-таки попаду, то воевать и командовать буду, как потребуют обстоятельства и долг!
Мне вдруг стало интересно, как же воспримет это полковник. Но он почему-то встал, протянул руку, крепко пожал мою и сказал:
– Спасибо, вы первый, кто дал согласие. Остальные, кто заходил до тебя, писали объяснительные, почему не смогут.
Потом были инструкции, куда и когда прийти, где что искать.
Мне запомнились глаза командира – он, полковник, прошедший Афган, относился к нам, лейтенантам, как к сыновьям, а сейчас отправлял их в бой, из которого могли вернуться не все. На следующий день при прощании командир сказал фразу, которую оставлю в памяти на всю жизнь: «Сам на войну не просись, а пошлют – не отказывайся».
На следующий день кадровики начали распределять офицеров по подразделениям, и мы поехали в полк, смотреть людей, технику, получать оружие и «броники».
Допишу потом, дел много. Пока!
Борис. 20.01.95.
2
Привет!
Во время охраны эшелона произошел интересный случай. Мой часовой автоматной очередью в воздух положил на рельсы подозрительного мужика, утверждавшего, что он, дескать, обходчик. Я своих подчиненных очень жестко проинструктировал на случай диверсий, ведь мы были уже где-то недалеко от Чечни и в какой-то сотне метров от нас, в станционном бараке, гуляли местные чеченцы. Прошел слушок, что гуляки пообещали ночью, как отдохнут, напасть. Так вот, мужик, пролежавший на путях до прибытия начкара, действительно оказался настоящим обходчиком. Шуму, естественно, этот инцидент вызвал много. На выстрелы сбежалось много командиров. Но это были первые цветочки, а я вернусь к погрузке.
Механиков не хватало, поэтому приходилось иногда самим садиться за рычаги и загонять их на платформы. Помнишь, у нас в училище на занятиях Колька Петров с учебной платформы съехал? Думаю, здесь бы его и близко не подпустили, кран только бы на него и работал.
В общем, как бы там ни было, а рота погрузилась. Теперь – в путь.
Борис. 23.01.95.
3
Салют, Алексей!
Стоим в 20 км от Грозного. Разгружаемся. Здесь не так холодно, как на Урале, хотя ночью и пробирает. Благо с нашими платформами сторожка стрелочников – зашел к ним погреться, а заодно и тебе пару строк черкнуть.
После той ночи, когда обходчика положил мой караул, ничего особенного не происходило, кроме начинающегося напряжения и ожидания опасности.
Знаешь, а разгрузка здесь идет гораздо лучше и быстрей, чем погрузка. Наверно, не только из-за холода, но и из-за того, что почувствовали опасность настоящую – кто-то обстрелял выставленную охрану. «Жертв и разрушений», слава Богу, нет но впервые над их молодыми затылками засвистели не учебные, а настоящие пули. Видимо, это свой, особый закон войны: «Хочешь жить, умей спешить!».
Ладно, я заканчиваю, пришел погреться Юсуп – второй взводный.
Счастливо.
Борис. 25.01.95.
4
Салам, Леха!
Не знаю, что будет дальше, но думаю, что письма мне придется писать реже.
Сейчас нам наконец-то дали отдых, после недели слаживания в 15 км от Грозного. А завтра мы выдвигаемся в направлении «куда-то».
Все слаживание – это просто тактика, только период в полгода постарались впихнуть в неделю. Да, кроме этого, постоянные наряды по охране расположения полка.
Что такое занятие и наряды, ты знаешь. Я расскажу о другом. У нас впервые серьезные неприятности. Один боец решил почистить пулемет. Прямо на машине. И, как всегда, забыл отстегнуть магазин (вдалбливать в них это нужно). Такое происходило и раньше, только сейчас перед его оружием сидел механик. И вместо контрольного спуска получился выстрел...
И другой случай произошел на слаживании. Как-то утром к нам в офицерскую палатку дежурный по полку привел нашего солдата и говорит: «Пьяный, разбирайтесь с ним». Перегаром от него не пахло, но я сразу же по глазам определил, что он обкуренный. Начали мы его раскалывать, откуда взял травку, и постепенно выяснили, что он ходил в деревню, и за сведения о роте, батальоне и полке (сколько знал) ему чеченцы давали травку.
Представляешь, эта сволочь сдавала не только нас – своих командиров, но и товарищей за кайф.
После доклада комбату, а он выше, эту мразь забрали себе контрразведчики, а нам позже сказали, чтоб вычеркнули его из списков. На Большую землю увезли.
Ладно, Алексей, заканчиваю. Скоро, надеюсь, напишу еще. Пока.
Борис. 2.02.96.
5
Здорово, братан!
Можешь поздравить меня с боевым крещением. Но, как говорится, был здесь – гордись, не был – радуйся.
Знаешь, о бое можно тебе рассказать так: обычные тактические занятия со стрельбой. Только почему-то иногда над головой что-то свистит, да люди умирают.
И еще я обнаружил – война оказывает огромное воспитательное значение.
На слаживании мне иногда больших трудов стоило заставить своих мальчиков быстро и правильно высаживаться и залезать в БМП. Копать хорошие окопы в полный рост. А тут, как только пули и осколки засвистели, сразу же и в машину забрались, и окопы не только для себя, но и для БМП в полный профиль выкопали. А после этого мы вместе еще блиндаж соорудили.
Одно плохо – что мало подготовки перед боем было. Зато с другой стороны явно не мальчишки воюют. Это вчера подтвердилось. Одного из них в бою в плен захватили. Показали всем, с кем мы воюем. Это фанатики. О том, чтобы его использовать хотя бы для информации, не могло идти и речи. Как собака только рычал и ругался.
До скорого.
Борис. 7.02.96.
6
Здравствуй!
Наконец-то я отоспался! Главная мечта последних недель сбылась! Правда, связана она была не с самыми приятными впечатлениями. У меня во взводе пропало несколько солдат. Прошел слух, что они убиты и лежат в Моздоке. Вот меня и направили туда на опознание.
Прошелся я по вагонам-холодильникам, но их, к счастью, не нашел, однако насмотрелся всякого. Это что-то между моргом и анатомичкой. Кое-кого еще с января, когда в Грозном их перемешали с грязью, не забрали...
Когда выезжали из Чечни, очень резок был переход от военной обстановки к мирному житью. Непривычны были электрический свет, хорошее освещение, спокойствие на улицах, а главное, несмотря на всю сонность, из-за тишины непросто было заснуть. Так не хватало выстрелов самоходок, шипения ракет, что ощущение опасности вышло вперед и не давало заснуть. Да и утром, едва посветлело на улице, уже был на ногах, чтобы по привычке пробежаться по окопам – узнать, как прошла ночь.
Кроме того, что отоспался, еще было две замечательные вещи – я наконец-то вымылся. Три недели не было возможности даже умыться нормально. Все время перебрасывали с места на место, и старшина не мог даже полевую баню соорудить. Благо я портянок захватил с собой много. Помоешь в ручье ноги, в чистые портянки обернешь – и появляется ощущение чистоты. Хотя бы временное.
А еще я наконец-то позвонил домой. Когда я уезжал, сказал маме, что еду на полигон строить объект, а там ближайший телефон очень далеко. Надеюсь, что они не догадались о настоящем месте моей командировки. Ты сам знаешь моих. Пришлось детально разработать версию, что делал и как живу, чтобы поверили. Но маскировка почти не понадобилась, так как я поздравлял маму с днем рождения, и подарком был мой голос.
Завтра поеду обратно на войну докладывать, что моих солдатиков среди мертвых не обнаружено. Да и слава Богу!
Надеюсь по приезде обнаружить хотя бы одно письмо от тебя.
Пиши. Жду.
Борис. 14.02.96.
7
Привет!
Не удивляйся ростовскому штампу на конверте. Я сейчас все объясню.
Не успел я приехать из Моздока, доложить командиру о результатах и проехать по взводу принять доклады о делах, как меня вызывают и ставят старшим в группе из шести офицеров. Мы должны от полка проехаться по Моздоку, Ростову и Владикавказу и осмотреть все вагоны с телами, дабы быть уверенными, что среди неопознанных наших нет.
Знаешь, задача не из сложных, но само хождение по вагонам – незавидное занятие.
Сейчас мы уже опять в Ростове, вчера вернулись из Владика, а завтра летим в Моздок, а там в Чечню. Солдатиков мы наших среди сотен тел не нашли. Если, не дай бог, кого и убили все-таки из беглецов, то лежат они в земле или еще где-нибудь, а не в вагонах.
Если есть в преисподней ад, то на земле он здесь, среди носилок с полутелами, а то и вовсе с «кашей».
Не представляю, каких сил стоит среди этих останков ходить матерям, ищущим своих детей. На наших глазах одна из матерей нашла своего сына. На ее «счастье» (уместно ли это слово здесь) он был целый. Лишь когда его вынесли из вагона на свет, она вышла из сомнамбулизма и буквально упала на сына, не давая никому к нему прикасаться и проклиная всех политиков на свете.
Назад мы шли молча.
Все, кто приезжал на опознание, жили в казарме стройбата. Познакомился со многими интересными людьми. Были и курьезы. Как-то вечером солдатики приволокли «никакого» лейтенанта. Увидев нас, он тут же начал «геройствовать»: «А вы были в вагонах, вы, тыловые крысы?!» – есть такой сорт людей, что за неимением одних острых ощущений ищет других. Вот и ему, не бывавшему в Чечне, вагоны показались верхом его мужества. На него не стали обижаться. Уложили спать, а утром рассказали о его «геройствах». На трезвую голову этот вояка был менее категоричен и даже извинился.
Уверен, это письмо до тебя дойдет без проблем. А я с тобой прощаюсь.
Борис. 29.02.96.
8
Здравствуй!
Времени у меня теперь много, война лично для меня закончилась, поэтому буду, наверное, писать больше.
Тогда в Ростове мы просидели неделю пока, наконец дождались «борт» в Моздок. А когда прилетели туда, то буквально на следующий день уехали с колонной «гуманитарки» в свой полк.
И попал я с корабля на бал! Буквально через час после моего приезда батальон уходил в прорыв, и я еле успел снарядиться.
Шли мы ночью, пешком, без техники, чтобы тихо, без шума сесть в чеченские окопы, в их переднюю линию обороны. Там уже ждал наш спецназ. И ночью в двух сотнях метров от врага я встретил своего однокурсника, который теперь в спецназе. Вот встреча была! Почти романтика! Жаль, ему уже уходить пора было. Но мы договорились встретиться днем. Однако судьба распорядилась по-своему. Днем я словил осколки, и меня эвакуировали в госпиталь.
Сейчас лежу в палате. После двух операций все осколки так и не вытащили: говорят, за ними гоняться – больше ногу искромсают.
Жду «борт» на Москву и от безделья уже сатанею. Благо хоть карты есть.
...Заканчиваю письмо через два дня. Пообещали, что завтра наконец-то улечу. Весь в тревогах, как подготовить родителей. Пиши теперь на их домашний адрес.
До скорого.
Борис. 16.03.96.
9
Привет, Леха!
Как я и предполагал, мама обо всем догадывалась, просто давала мне себя убедить в моем вымысле. А буквально в день ранения каким-то образом сама узнала всю правду. Но так мне до сих пор и не сказала как. В общем, когда я позвонил из Подольского госпиталя домой, мне только осталось сказать, где нахожусь и в какой палате. Да еще мало-мальски успокоить ее. Немного позже, когда сама приехала и убедилась, что руки-ноги на месте, основные волнения отпали и осталась деловая забота – накормить. Что она с успехом и сделала.
Если в Ростове я насмотрелся мертвых, то здесь от вида многих живых не менее тяжелое впечатление осталось. В хирургическом отделении 90 процентов – «чеченцы». И чуть ли не половина с ампутацией.
Я поговорил с сестрами – им чаще приходится с ними работать и обслуживать. Говорят, в основном поведение после ампутации таково – уходят в себя, ни с кем не общаются, стесняются собственной немощи и только недели через две, при соответствующем подходе и поддержке, начинают отходить и приспосабливаться.
А еще очень резали глаза и чувства «гуманитарщики». По рассказам, как только начался бум информации о Чечне, не было дня в госпитале, чтобы не появлялись люди с подарками и видеокамерами. Они любили снимать улыбающиеся лица больных, когда им вручают эти кульки. Постепенно поток спал, и при мне такие добродетели появлялись лишь два раза, да и то на праздники.
Совершенно отличается от них бабушка, которая постоянно ходит по палатам и от души угощает всех своими пирожками. Мы для нее все сыночки, и она сама страдает от вида и боли раненых. Ее ласково называют «наша баба Маня».
Я не знаю, откуда она берет столько продуктов, но ее чувства и помощь – настоящие и бескорыстные. Рассказывают, она как-то заболела и две недели не приходила. В это время многие места не находили. Что случилось? А когда баба Маня пришла – это был праздник.
...Завтра наконец снимают швы. Говорят, что через три дня при нормальном заживлении выпишут. И слава Богу. Я уже маюсь от безделья и необходимости соблюдать покой. Думаю, скоро увидимся. До встречи.
Борис. 5.04.96 г.
10
Привет, Алексей!
Как я тебе и рассказывал, пришлось мне еще раз съездить в Ростов не по своей воле. Да и не по веселому поводу. Я уже тебе писал о Сашке из Ташкента. К нам в часть пришла бумага о том, что тело его лежит в тех самых вагонах «поезда смерти» в Ростове и его надо отвезти домой. И вот меня, как самого опытного по Ростову товарища, отправляют за ним.
Когда мне вынесли для опознания плащ-палатку и развернули, я понял, что не то чтобы обмыть и переодеть по обычаю «ЭТО» нельзя, но и без плащ-палатки невозможно взять и переложить в гроб. Постарались чеченцы над ним хорошо. Я Сашку смог опознать лишь по волосам, носу и скулам. Можно сказать лишь, что и это было весьма сложно, так как после многочисленных пыток его добили и бросили. А лежал труп под солнцем около недели.
Но, как оказалось, это не самое сложное, что можно было представить.
Целую неделю я ждал с запечатанным «цинком», когда наберется достаточно попутчиков, сопровождающих свои «двухсотые», чтобы не гонять самолет полупустым.
За это время успел узнать, что на меня собираются делать в части новое представление на награду, так как первое, отправленное из Чечни еще в феврале, где-то затерялось. Меня это не удивило. Да ты сам, Леха, знаешь нашу систему.
И вот наконец-то я лечу, точнее мы с Сашкой, в Оренбург. Там у него бабушка с дедушкой и родственники. Все я описывать не буду. Слишком больно вспоминать. Расскажу лишь о двух вещах – общей помощи и «чеченском» кладбище.
На городском кладбище уже целый район занимают «чеченцы», число могил которых увеличивается чуть ли не каждый день. Вот и в тот день, когда мы хоронили, рядом рабочие копали две новых могилы. И все для пацанов девятнадцати – двадцати пяти лет. А сколько таких кладбищ по России?!
Основную помощь в организации похорон и поминок оказал командир части, где служит дядя Сашки. И воспринял он эту боль как свою. Я не представляю, как он это все вынес, ведь буквально за несколько дней до моего приезда он похоронил своего двадцатилетнего сына, погибшего в Грозном. И у него на руках осталась совсем юная вдова – сноха, чья свадьба состоялась в конце прошлого года. Она даже не успела себя почувствовать по-настоящему женой!
Знаешь, Леха, траур в этом дворе ощущается постоянно, и это страшно, потому что в день Сашкиных похорон в соседний дом привезли еще один гроб – лейтенанта, сгоревшего в танке.
Самое сложное – это было объяснить матери, как и почему она не может даже убедиться в том, что это сын лежит в гробу. Не мог я все рассказать ей.
Не нужно ей было знать, что бы она могла увидеть, раскрыв «цинк». Хорошо хоть, что опарышей, умудрявшихся иногда выползать из какой-то дырки, мы вовремя убирали. Только Сашкиному брату я рассказал все как есть. Но и для него это было тяжко слушать, несмотря на то, что он сам – курсант военного училища.
Кстати, мать ему уже сказала, что максимум – он станет лейтенантом. Она не хочет, чтобы государство отобрало у нее и второго сына.
Не знаю, как у других, а для меня труднее было не на войне – нет. Этому мы обучались и готовились. Сложнее было психологически привезти гроб сына матери и взглянуть ей в глаза. Стыдно мне, когда неизвестно за что погибают мои друзья, а я ничем не могу помочь!
Очень надеюсь, что мы с тобой, Леха, скоро встретимся и молча выпьем третий тост.
До встречи.
Борис. 21.07.96 г.
Борис Подгорбунский, подполковник, бывший курсант БВОКУ 60-го несостоявшегося выпуска
Источник: «Вспомни и поклонись. декабрь 1994 г. – октябрь 1996 г.», Екатеринбург, 2000
Первоисточник: газета «Уральские военные вести» №13 от марта 1997 г., Екатеринбург
