Светлой памяти моего первого ротного, отца-командира посвящается
П А П А - М О С К О В И Ч
Москович Петр Федорович… Или как он сам говорил – Пьётр Фьодорович. Светлый, солнечный человек. Всем нам, кто попал тогда, в 1969-м, в его роту, дико повезло. Это мы поняли сразу. И никто никогда не смог бы убедить нас в обратном.
Нет, он не был фамильярным рубаха-парнем для своих подчиненных. Не был он и размазней, ради дешевого авторитета потакающим атмосфере вседозволенности.
Строгий, требовательный, капитан Москович, вместе с тем, обладал поразительным умением сочетать эти командирские качества с тонким юмором, иногда с саркастическим оттенком, но непременно на фоне не сходящей с лица улыбки, безграничного добродушия и человеческой отзывчивости.
Было такое ощущение, что это и командир, и отец, и товарищ, и брат. Все четыре ипостаси в одном лице. Не случайно, наверное, поначалу данное кем-то общеармейское прозвище «кэп» (капитан) очень скоро естественным образом сменилось на теплое и вечное – «папа-Москович».
Любое наказание, полученное нами от него за те или иные наши проступки (а их, не боюсь признаться, было немало), воспринималось, как должное, зачастую с улыбкой и сыновней любовью, без тени ответной злости и раздражения.
…Где-то в самом начале нашей курсантской эпопеи нас подняли с полной выкладкой на марш-бросок от училища до учебного центра «Уч-Тапа» (азерб. – «Три сопки»). Для спортсменов, ребят, поступивших из войск, и суворовцев это «мероприятие», мягко говоря, было в той или иной степени, знакомым. Что же касается нас, хиляков, пришедших сюда после средних школ и незаконченных вузов, то мы сей армейский марафон восприняли как средневековую экзекуцию. Шинельная скатка сдавливала грудь и сковывала все движения. Вещмешок, укомплектованный всем необходимым, согласно инструкции, пересчитывал позвонки при каждом шаге и предательски тянул к земле. Саперная лопатка или МСЛ-55, как ее со смешанным чувством любви и ненависти величал наш брат-новобранец, то и дело похлопывала нас по ягодицам, подстегивая к продолжению этого, как мы тогда считали, истязания. Подсумок с автоматными магазинами, снаряженными учебными патронами, сбившись в процессе бега к самой ременной пряжке, недвусмысленно «пытался» лишить нас наследственности. Про автомат Калашникова и вовсе тогда говорить не хотелось. Он мешал везде – и за спиной, и на груди, и в руке… А еще был противогаз, душивший нас как Отелло Дездемону, своим ремешком. На него и смотреть было страшно. Лишь только кто-то из нас делал что-то не так, как сержанты, из числа бывших армейцев, подавали команду «Газы!». И все это «увлекательное времяпрепровождение» сразу становилось в разы «интересней».
Порой казалось, что силы уже полностью иссякли, мы с рысцы переходили на шаг. И тогда словно из-под земли вырастал рядышком Петр Федорович и сигнальными флажками, вложенными в специальный чехол, придавал нам ускорение, путем воздействия ими на наши «мягкие места». Мы не обижались на это. Наоборот, сие почему-то мобилизовало доселе неизвестные нам резервы собственного организма.
А еще это его, Московича, знаменитое слово – «сынок», шипяще произносимое им как «щенок»:
- Сынок, давай, дорогой, давай! Немного осталось. Ты сможешь! Ты все сможешь! Ты же сильный!
И, словно скипидаром, подстегивал нас по заднице сигнальными флажками.
И мы бежали, бежали, бежали…
Почему-то не хотелось выглядеть в его глазах этаким дохликом.
Да ведь и бежал-то он вместе с нами. То отставая, чтобы мобилизовать отстающих, то обгоняя впереди бегущих, чтобы подбодрить лидеров. Последнее, кстати, тоже давалось непросто. Не видя перед собой никого, кто опережал бы тебя хоть ненамного, очень просто было сбиться с ритма и отстать. Здесь тоже была своя, как говорится, наука.
В частности, мне, прямо говоря, одному из «дохликов», папа-Москович подсказал один из секретов еще в самом начале дистанции, когда я, как мне казалось, стал безнадежно отставать от основной группы бегущих.
- Сынок, а ты сразу пристройся за одним из лидеров. Опусти голову, смотри на его пятки и старайся держаться за ним шаг в шаг. Ни в коем случае не смотри по сторонам, не оглядывайся. Смотри только на пятки. И у тебя все получится.
Как мне пригодился его совет и тогда, и потом – на километровых и трехкилометровых кроссах! Этот метод, действительно, работал!
… А когда в спортгородке мы выполняли упражнение на параллельных брусьях, одним из элементов которого было лечь на них так, чтобы ты касался брусьев только предплечьями и щиколотками. Главным было – не провисать животом ниже брусьев. Поначалу это казалось невыполнимым. И наши «ливерохранилища», как их порой называли, тянулись к земле, демонстрируя всю мощь земного притяжения. И тут, откуда ни возьмись, вновь появлялся папа-Москович. Пробегая мимо брусьев, он снизу наотмашь хлопал тыльной стороной ладони по нашим пузеням, приговаривая при этом:
- А ну-ка, сынок, убрал седьмой месяц беременности!
Хлопал не слабо – отпечаток его пятерни, как правило, оставался на животе этакой красноватой растопыркой с неделю. Но разве кто-то воспринимал это как оскорбление или физическое насилие?!
«Брюхастики» сразу же находили в себе скрытые резервы. Животы подпрыгивали к позвоночникам так, что казалось, сейчас будешь парить над спортивным снарядом, подобно беляевскому Ариэлю.
Как-то в одном из первых увольнений мама увидела эту «метку» папы-Московича на моем животе.
- Сына, тебя что, кто-то ударил? – спрашивала с тревогой.
- Нет, мамуль, – говорил. – Это – армейский допинг.
Уже в первые месяцы пребывания в курсантских погонах почему-то вышло так, что я оказался в числе злостных самовольщиков, то бишь «самоходчиков», как нас называл Петр Федорович. То ли потому, что я был местный, и меня всегда ждали в свои компании одноклассники и друзья со двора, то ли я чувствовал своим долгом не оставлять без внимания девчонку, с которой встречался со школьной скамьи, но так или иначе меня регулярно выносило за пределы училищного забора, где напротив остановки автобуса № 127 даже после выпуска из училища еще долго оставались черные «автографы» от моих сапог. И хотя я всячески старался это скрыть, но иногда попадался.
И тогда…
- Рота, равняйсь! Рота, смирно! Курсанту Н. за самовольное оставление расположения училища…
Папа-Москович стоял рядом со мной и своим шипящим полушепотом, чтобы никто, кроме меня, его не слышал, со своей неизменно солнечной улыбкой говорил мне:
- Сынок, я прекрасно понимаю мотивы твоего поступка. Но наказываю тебя не за то, что ты пошел в самоход, а за то, что ты попался…
И уже, повернувшись к роте, заканчивал свой «приговор»:
-… объявляю месяц неувольнения!
Казалось бы наказание – запрет на выход в город. А у меня – рот до ушей:
- Есть месяц неувольнения!
…Но уже вскоре ноги вновь выносили меня в поход на «волю», как мы иногда громко величали свои самовольные отлучки.
Правда, Петр Федорович довольно быстро нашел «лекарство» от моей «самоходной болезни». Неожиданно открыв во мне «таланты» оформительской работы и тонко прощупав такую черту моего характера, как обязательность, он определил меня в бригаду по оформлению ротной Ленинской комнаты, наглядной агитации, различных служебно-боевых документов. Там, в компании с матерыми «оформителями» Леней Сазоновым и Рубиком Казумовым я настолько увлекся этой работой, что без какого-либо внешнего давления с удовольствием продолжал ее и в личное время, а во время «авралов» и после предусмотренного распорядком дня отбоя. О самоволках какое-то время даже и не вспоминал. И не потому, что я позабыл о своих друзьях и одноклассниках. Просто папа-Москович вскорости за хорошую работу в личное время и выполнение поставленных им задач раньше намеченного срока снял с меня ранее наложенное взыскание. Более того, сказал, что за добросовестность будет отпускать меня в увольнение не только в плановые субботу-воскресенье, но, в случае возникновения «острой необходимости», и посреди недели. И это тоже была своего рода хитрость. Как я мог пойти в неплановое увольнение, если даже «женатики» оставались в казарме!?
Очень технично Петр Федорович отучил меня бегать в самоволки. Не было и взысканий «за то, что попался». «Попадаться» было не за что. Более того. Взялся ротный и за мою учебу. Разговор у него был короткий – делай что хочешь, но ты у меня должен висеть на «Доске отличников». И добился-таки этого. Помнится, никак у меня не получалось с предметом «Ремонт и эвакуация». Преподававший эту дисциплину подполковник Несмашный влепил мне безоговорочный трояк и… свободен, как ветер в поле. И было за что. Приболев, я пропустил несколько занятий. Естественно, не было конспектов. А по чужим записям «гранит сей науки моему мозгу оказался «не по зубам»». Потому и мое «бульканье вокруг да около» больше, чем на «международную» не потянул.
Увидев такое дело, папа-Москович, словно «шилом в… ягодицу» прошипел свое традиционное:
- Сынок, марш из казармы! И без пятерки сюда не возвращайся!
Дело было на утреннем осмотре. Выпросив у замкомвзвода конспект, я «в темпе вальса» его переписал, красочно оформил, ну и, конечно же, вызубрил написанное. Но очередной «поход» за отличной оценкой также успехом не увенчался. Преподаватель оценил мои старания по достоинству – на «хорошо».
Ротный, изобразив свою «расстрельную» улыбку, сориентировал меня еще раз:
- Я что, неясно сказал, сынок? Бегом!!!
Несмашный сочувственно посмотрел на меня и «снизошел»:
- Ладно, вот Вам список того, что надо знать. Возьмите в библиотеке учебные пособия, наставления и почитайте. Жду Вас после ужина.
Какой там ужин, если ни завтрак, ни обед в глотку не полезли! Ринулся в библиотеку…
… К вечеру я вновь закатился к преподавателю за «путевкой» на «Доску отличников». Каково же было мое удивление, когда я вдруг без запинки выдал ответы на все заданные вопросы. Несмашный удовлетворенно кивнул и изобразил в моем конспекте то, за чем посылал меня Петр Федорович.
Так ротный «выковал» из меня передовика социалистического соревнования в честь столетия со дня рождения вождя мирового пролетариата. Но так продолжалось недолго. Во всяком случае, до перехода папы-Московича на кафедру тактики.
Мы, узнав о намерении ротного уйти на кафедру, чуть не со слезами на глазах упрашивали его не бросать нас.
- Сынки мои, да я бы и сам от вас не ушел. Но ведь мне-то тоже надо продвигаться по службе. Это ж такое дело – разок опоздаешь на подножку последнего вагона уходящего поезда – и все. Второй такой возможности может и не оказаться… А для меня это – потолок…
Этот переход стал настоящей трагедией
для каждого из нас, практически до окончания училища так и не принявших душой и
сердцем его сменщика. Родными сынками с первых же минут его вступления в
должность командира нашей роты мы не стали. Соответственно и для нас он любимым
папой не был – так, вечно на кого-то или на что-то злой отчим. И не более того.
Но, Бог ему судья. Да и не о нем речь.
А для нас стали праздниками те дни, когда нашего преподавателя тактики по тем или иным причинам подменял папа-Москович. Нам казалось (а, скорее всего, так и было на самом деле), Петр Федорович тоже тосковал по своим бывшим подчиненным. А чтобы скрыть эту свою слабость, гонял нас по мусабековским сопкам и горам, что называется, по полной программе. Никаких поблажек и послаблений.
Приходили мы с поля, что взмыленные кони. Но это был как раз тот случай, когда избитый журналистский штамп – «возвращались с занятий уставшие, но довольные» – полностью соответствовал действительности. Более того, мы были счастливы от того, что папа-Москович был хоть и не надолго, но с нами.
Подполковничья должность старшего преподавателя по меркам того времени, действительно, могла стать для Петра Федоровича «потолком» (так именовали предельно достижимый рубеж в служебной «лестнице»). У папы-Московича не было корочек о высшем образовании, что по негласным канонам 60-х – 80-х ставило практически непреодолимый барьер между званиями «подполковник» и «полковник». Он заканчивал училище аккурат в то время, когда его сделали высшим, но, увы, по программе среднего военного вуза. Петр Федорович иногда шутил на сей счет:
- Вот так бывает, сынки. Закончил «вышку», но… без «вышки».
Тогда «вышкой» называли высшее образование, высшее учебное заведение (в то время, на вопрос «Что заканчивали?», обычно отвечали «Вышку», расшифровывающееся как «ВЫсШее Командное Училище»), что ничего общего не имело с «вышкой» из тюремного жаргона.
В принципе, у папы-Московича «пэ-пэ-ка» (п/п-к, подполковник) так и не трансформировался бы в «пэ-ка» (п-к, полковник), если бы не один случай…
Когда служебный хронометр отстучал Петру Федоровичу «время «Ч»», то бишь возрастной «потолок», кадры не замедлили пригласить его на беседу и предупредили о грядущем увольнении в запас. Короче говоря, пакуй чемоданы, подполковник. Но соответствующий приказ подписать не успели – нагрянула проверка из первопрестольной. Ну, и, конечно же, как и положено, весь звездо-погонный состав училища пропустили через спортивный городок. Как рассказывали потом, показатели были, мягко говоря, «не ах». Когда же один из проверяющих не выдержал и в сердцах бросил: «Да есть ли у вас хоть кто-то, кто со спортивными снарядами был бы на «ты»?», вдруг вспомнили о «наполовину уволенном в запас» и в силу этого отсутствовавшем «старом» подполковнике Московиче.
Уже с первого снаряда – перекладины он показал такой класс, что у многих перехватило дыхание.
С одного маха Петр Федорович вышел на стойку и продолжил в режиме… «солнышка». Без страховочных ремней! Потом брусья, конь, стометровка, кросс, полоса препятствий… И всюду – отлично! отлично! отлично!..
- Учитесь! – удовлетворенно отметил председатель проверочной комиссии. – Таким и должен быть настоящий советский офицер. Вот кого и надо без тени сомнения назначать на вышестоящие должности!
…Так и записали в итоговом документе проверки. Кадровикам пришлось запрятать подальше приказ об увольнении подполковника Московича и подготовить новый, как и рекомендовали проверяющие – на вышестоящую должность командира батальона. Вскорости засверкали на погонах Петра Федоровича и полковничьи звезды, подняв планку «потолка» на одну ступень.
Мы, «птенцы гнезда папы-Московича», давно уже служа в самых разных регионах страны и за ее пределами, узнавали об этом, без преувеличения сказать, событии, и радовались новому назначению Петра Федоровича, как своим собственным победам и достижениям.
…Последний раз мне довелось повстречаться с папой-Московичем в 1980-х, когда меня перевели служить в южную столицу.
Несколько постаревший, но такой же святящийся и солнечный, он рассказывал мне о своих «дембельских» планах. После увольнения (а оно, как сказал Петр Федорович, уже было «на сносях») папа-Москович собирался перебраться в свой родной Днепропетровск.
- У тебя там, случайно, никого знакомых нет?.. – осторожно поинтересовался он.
Я впервые увидел на этом мужественном лице легкий налет неуверенности.
- Может быть, как-то удастся сделать квартирный обмен? Не знаешь – никто не хочет переехать сюда?
Знакомых в Днепропетровске у меня, увы, не было.
Стало грустно от того, как государство наше безжалостно и неблагодарно расстается с людьми, многие десятки лет верой и правдой служившими своему Отечеству. Искренне хотелось помочь этому замечательному Человеку, этому настоящему Советскому Офицеру, нашему любимому Отцу-Командиру. Но чем? И как?
А он все-таки уехал…
Вскоре «перестройщики» развалили Союз, и папа-Москович оказался за рубежом. О его дальнейшей судьбе ничего не было неизвестно… До недавнего времени.
…Года два назад по беспроволочному курсантскому «телеграфу» пришло печальное известие – папа-Москович ушел от нас окончательно.
На глаза невольно наворачивались слезы. Как в документальной хронике в сознании пронеслись картины далекого прошлого – незабываемые моменты общения с дорогим Отцом-Командиром. Страшно хотелось в последние минуты перед погребением ротного оказаться рядом, исполнить последний долг – бросить в могилу горсть земли. ОТ ИМЕНИ ВСЕГО ЛИЧНОГО СОСТАВА 12-Й РОТЫ 4-ГО БАТАЛЬОНА!!!
Но, увы… Скоро уже будет четверть века, как умерла пословица – «курица – не птица, Украина – не заграница». И вряд ли кому-то из наших однокашников удалось побывать на могиле первого ротного.
Впрочем, душой мы все были рядом с тобой, дорогой наш ПЬЁТР ФЬОДОРОВИЧ!
Спасибо тебе за все!!!
В. Разин.
Следующая подстраница "Никулин В.В."
